рать пальто, Миша заявил: «Только не проветривайте и не убирай­те папины пальто. Я их нюхаю». Мы очень удивились и спросили, зачем он это делает. Он ответил: «Когда мне скучно или плохо, я встаю под вешалку, забираюсь в папины пальто и нюхаю их. Паль­то пахнут папой, и мне становится хорошо».

Одно время он был ужасным чистюлей. В воспитательных це­лях отец рассказал ему о микробах и даже показал их под микрос­копом. Микробы произвели на него такое впечатление, что он стал мыть руки, лицо и даже ноги по двадцать раз в день, когда на­до и не надо. Он был еще маленький, абсолютно самостоятельно этого делать не мог, и приходилось каждый раз ему в чем-то по­могать. Сначала мы радовались этой повышенной аккуратности, но потом бесконечные омовения, особенно когда они бывали не­кстати, даже раздражали и сердили. Однако Мишка не сдавался и в своей борьбе с микробами проявлял редкостное рвение и на­стойчивость. Отец в этой борьбе с микробами и с нами, женщина­ми, был, конечно, на стороне сына.

В общем, папа и маленький сынишка жили душа в душу, были очень привязаны друг к другу и много времени проводили вместе. Папа был самым-самым: самым умным, самым знающим, самым сильным. И мы очень смеялись над тем, как он был удивлен, ког­да я, прочитав по просьбе Василия Григорьевича его диссерта­цию, говорила ему о каких-то стилистических и орфографичес­ких погрешностях. Миша прислушался к нашему разговору, а по­том спросил: «Мама, разве ты умнее папы и знаешь больше, чем он?» «Да нет, сынок», - ответила я. «Так почему же ты говоришь папе, что надо так, что здесь неправильно», - снова спросил он. Для него было величайшим откровением, что и на солнце бывают пятна.

Во время пребывания Василия Григорьевича во Вьетнаме, мы все регулярно писали ему письма. Миша в то время умел писать только печатными буквами, и это занимало много времени. Поэ­тому мы поступали таким образом: Миша брал лист бумаги, сам красиво писал на нем дату и обращение: «Дорогой папа!» Далее под его диктовку писала я. Когда он заканчивал, я прочитывала вслух написанное, и он собственноручно подписывал: «Твой сын Миша». При этом я писала все дословно, ничего не добавляя, не убавляя и не корректируя. В своем письме Василию Григорьеви­чу я писала: «Мишкино письмо писала я, но целиком под его дик­товку. Все фразы воспроизведены точно, ни одно слово не при­бавлено и не убавлено. Я ему только задала несколько (не более трех-четырех) вопросов. Он попросил меня прочитать, что полу-