во песен - все эти «Буги-вуги», «Трезвость - норма жизни». Это все песни, которые можно сочинить, и не проникаясь большим вдохновением, так скажем.

Я помню, что темы наших с ним разговоров, долгих и доста­точно скучных, вращались в основном вокруг наших любимых за­падных артистов, пластинок и той музыки, не своей, не российс­кой. Во всяком случае, я совершенно не могу себе представить, как бы мы могли обсуждать с Майком песни Макаревича или Гребенщикова или спорить о достоинствах ансамбля «Наутилус Помпилиус»; то есть это было настолько далеко от круга интере­сов Майка, что дальше некуда. Хотя, в отличие от всяких желчных личностей, включая меня, он относился ко всем очень по-добро­му, и я не помню, чтобы он о ком-то язвительно или плохо отзы­вался. Если ему что-то не нравилось, он молчал или просто махал рукой, что означало «ну его на фиг, это просто не стоит того».

Кстати, у него были какие-то странные любимчики, которые кроме него никому, по-моему, не нравились, типа группы «Поч­та» или бит-квартета «Секрет», то есть близкие ему по каким-то сентиментальным совпадениям люди; вот о них он мог говорить, ставить записи. Я помню, что первые записи «Секрета» мне пос­тавил Майк, сказав, что это его протеже, хорошие ребята, и это то, что ему в Питере нравится больше всего.

Что касается финала... У музыкантов, особенно у рок-лиде­ров, есть такой внутренний стержень, внутренний азарт, который постоянно заставляет что-то делать, заставляет, сжав зубы и скри­пя сердце, писать непишущиеся песни, потому что они должны, они чувствуют себя словно бы на котурнах, они знают, что пок­лонники от них чего-то ждут, что девушки стоят у сцены и так да­лее... А у Майка этого не было. Он по природе и по внутреннему мироощущению не был рок-звездой. И поэтому он не стремился ломать, подгонять себя, идти вперед, неизвестно куда, у него не было стимула.

Я могу себе представить, что все эти халтурно-часовые кон­церты во второй половине 80-х годов, о которых я слышал очень плохие отзывы, и в самом деле были для Майка халтурой. Это ведь не было его любимым предприятием, он не кайфовал от собствен­ной звездности. А если этого нет, то, собственно, зачем же это де­лать?