Очень трудно хотя бы в общих чертах мысленно представить спектакль «Эвридики» Пери во дворце Питти во Флоренции. Он неизбежно должен был стать торжественным и праздничным, как подобало ему по назначению. Декоративное решение спек­такля тоже никак не могло быть камерным, а носило несомненно пышный, помпезный характер и по стилю скорее всего было близ­ким к сценическому оформлению интермедий 1589 года (тогда спектакль тоже включался в свадебные торжества). Быть может,

328

декорации создавал тот же Буонталенти или художник его круга. Судя по более или менее известным образцам (зарисовки, гравю­ры) того времени, в «Эвридике», вероятно, декорация первой и третьей частей контрастировала декорации второй, как пастораль­ный пейзаж — картине Аида. По тогдашнему обыкновению боко­вые кулисы подчеркивали глубокую центральную перспективу и изображали, например, ряды деревьев, обрамляющих открытое пространство (лужайки, холмы), нечто вроде уходящих вглубь аллей. Все располагалось симметрично и должно было иметь свой центр (возвышенность, грот, статуя, храм?), который как бы стя­гивал к себе внутренние линии (тропинки, холмы, ручьи). На этом фоне развертывались пасторальные сцены. Картина Аида в те вре­мена обычно побуждала художников-декораторов к «инферналь­ной» фантастичности, изображению всякого рода ужасов в гран­диозном масштабе. Здесь был уместен и мрачный фантастический . пейзаж, и трон Плутона в центре... Как могло все это соединяться с камерным звучанием музыки, с малым ансамблем сопровож­дения, с тонкой детализацией мелодии? Космические фантазии декораторов — и тщательное следование за каждой поэтической строкой? Впрочем, и дальше подобные противоречия «внутри» синтеза искусств на оперной сцене остаются характерными для XVII века.

«Эвридика» Каччини отличается от произведения Пери не­сколько иными особенностями — и сильные стороны ее тоже иные. В музыке Каччини усилено пасторально-идиллическое начало оперы и стали мягче по трактовке драматические эпизоды. Каччини прежде всего расширил роль собственно пения в опере, особенно в радостных, светлых пасторальных сценах, где сольные вокальные партии становятся у него порой очень развитыми. Замечательный певец, Каччини, по его собственным словам, стремился к выразительности вокальных украшений. У него и в са­мом деле нет какого-либо виртуозничанья как такового. В целом же он более, чем Пери, почувствовал в тексте Ринуччини прежде всего пастораль, красивую сказку, идиллию — для чего было достаточно оснований.