описанием сценического облика артиста, в свое время имело бес­овской оттенок. Это так, к слову. Майк же артистом не был и имиджа себе не создал. А имидж как раз и есть то, что остается после физиологического исчезновения артиста, в коллективном сознании. Цой оставил после себя Героя-Воителя, БГ выпустил в мир Вестника, Кинчев дал Бунтаря, Сукачев - Взбесившегося Во­допроводчика. Майк же не оставил после себя ничего. В том и за­ключалась его уникальность, что он сумел выстоять на сцене та­ким, как есть, без «накладной рожи», спеть ни о чем и уйти в ни­куда. Был человек и прошел человек.

Что от него осталось? - конечно, пластинки, которые печата­ют и будут печатать, несколько кадров из фильма «Йа-ха», не­сколько шедевров локального значения, сдержанные интервью -их не сравнить с искусной прозой ритора БГ или полетами фан­таста Курехина - достаточно ли всего этого, чтобы остаться в кол­лективной памяти?

Что бы не говорили про то, что человек наедине с собой и с друзьями - это одно, а на сцене - все-таки что-то другое, случай Майка как раз тот случай, когда артист и человек совпадали. За то и давали призы на фестивалях «за зрительские симпатии», за то и любили Майка - достаточно перечитать тогдашнюю рок-прессу.

Лирический герой песен Майка - сам Майк, его прямая речь, его жалобы,улытье, претензии, победы, поражения, поза... (в отли­чие от некоего «символа человека» БГ).

Да, вместо имиджа была поза, неловко прикрывающая какую-то рану, поза, насквозь просматриваемая: поза неудачника и поз­днего аристократа («от портвейна» - можно добавить), разочаро­ванного, усталого, разбитого настолько, насколько может быть разочарован Холден Колфилд, в тридцать лет не изменивший сво­им дурацким мечтам и за решением вопроса: «почему же мир ху­же меня?» так и не повзрослевший.